Слепцом не буду!

История доктора медицинских наук, ослепшего, прозревшего и научившегося видеть то, чего другие не видят

Третьекурсник хабаровского медицинского института Юра Левинсон был изумлён не меньше всех присутствующих. Этот странный человек Вольф Мессинг действительно читал мысли! Он видел то, что никак не мог видеть глазами. Мессинг мог передать свою мысль другому и заставить его действовать в соответствии с ней.

Выступление Мессинга происходило на дому одного из институтских профессоров, здесь собрались одни медики, практики и теоретики, но объяснить то, что демонстрировал Мессинг не мог никто. Юра попал на это невероятное представление потому, что так рьяно изучал медицинскую науку, что преподаватели считали его за своего. Думал ли он, что четверть века спустя подобными чудесами наполнится его собственная жизнь?

Мессинг удивил и уехал, а увлечение медициной продолжалось. Отец юриной однокурсницы, начальник госбезопасности Хабаровского края, удивлялся: "Зачем тебе на врача учиться? Я тебе погоны повешу, по карьере пущу. Сразу будешь получать в три раза больше, чем самый лучший врач получает". Но Юра был врачом по призванию. Врачом и оставался, где бы ни был.

Институт он закончил уже в Одессе. Работал в Измаиле. Потом стал армейским врачом на Сахалине. Произошло это не совсем по собственному желанию, но жизнь там оказалась провинциально спокойной и лёгкой. Но Левинсон сам себе её осложнял. Изучал хирургию, хотя институтская специализация была совсем другой, старался присутствовать на всех операциях, штудировал монографии и научные журналы. Как только появилась возможность демобилизоваться, уехал в Севастополь - и там работал уже хирургом.

Потом Левинсона послали в Москву усовершенствоваться. Усовершенствовался он очень быстро, подготовив диссертацию о приобретённых пороках сердца. Потом женился, жена тоже была врачом. Но у неё ещё был и приобретённый порок сердца - один из тех, о которых её муж писал в диссертации. Всей семьёй, с маленьким сыном отправились в Академгородок под Новосибирском.

Карьера продолжалась - и несколько лет спустя старший научный сотрудник московского Института педиатрии уже собирал материал для докторской диссертации о пороках сердца у детей. Диссертация была фундаментальная, а время на неё оставалось только по ночам. Днём он оперировал детей, и оперировал, как всегда, прекрасно. Впрочем, Юра (нет, уже Юрий Михайлович) всегда был "совой" и за ночь успевал сделать немало. Диссертация успешно прошла одну апробацию, шла подготовка к следующей.

Но 16 декабря 1974 года в 3 часа 15 минут Юрий Михайлович Левинсон ослеп.

Только что он вносил поправки в таблицу - и вдруг перед глазами поплыли пятна. Пятна пульсировали, расплывались, пока всё вокруг не заволокло густым коричневым туманом.

Несколько раз перед этим уже случалось что-то похожее, хотя и гораздо слабее. После сна проходило. На этот раз не прошло. Туман остался, видны были только небольшие участки окружающего мира: нога стоящего рядом человека, фара машины, угол стола...

Два месяца лежал в клинике. Оказалось, ничем помочь невозможно. Прогноз неутешительный: через три года неминуема стопроцентная потеря зрения. Даже яркий свет будет чёрной темнотой.

Что такое слепота для него, для хирурга? Полная слепота ассоциировалась у Юрия Михайловича с небытием. "Слепцом не буду! - твердил он себе. - Слепцом не буду!"

Дома он оказался в полной пустоте. Наверное, у жены оказался какой-то особый порок сердца, очерствляющий душу, но об этом в диссертациях не пишут. Сочувствия у неё не нашлось. Выкарабкаешься так выкарабкаешься, нет так нет. Предоставленный самому себе, Левинсон всё чаще думал не о том, что пора уходить из жизни, а о том, как это сделать.

Почему он вдруг решил пить мумиё, он не мог объяснить даже себе. Он всегда считал это снадобье чистым шарлатанством. Но теперь он почему-то твёрдо знал: нужно пить мумиё.

Он пил мумиё, и зрение медленно, но верно стало улучшаться. И он вышел на работу.

Об операциях не могло быть и речи, слишком велик был риск "зевнуть" кровотечение. Юрий Михайлович перешёл на работу в ожоговое отделение. Но с хирургией сохранилась какая-то особая связь: она стала выплёскиваться изобретениями и рационализаторскими предложениями. Левинсон видел, каким должен быть инструмент, как следует изменить технологию... Целая пачка свидетельств об изобретениях и рационализаторских предложениях осталась на память о том времени.

Потом он обратил внимание, что сёстры ожогового отделения зовут его на все перевязки, хотя большей частью его присутствие вовсе не требовалось. Он удивлялся, даже сердился, а сёстры вполне серьёзно его уговаривали:

- Юрий Михайлович, как вы на рану посмотрите, так она и заживает быстрее.

"Что за ерунда?" - думал Левинсон. Но однажды, наклонившись над малышом с обожжённой ручонкой, подумал по другому: "А вдруг?.."

Глядя на ожог, он стал представлять себе, как рана бледнеет, очищается, подсыхает, вокруг неё уменьшается краснота, спадает опухоль... Он стряхнул с себя странное оцепенение и поглядел на стоящих рядом сестёр. Они смотрели то на рану, то на Левинсона. Новые бинты можно было не накладывать.

Когда он рассказал об этом случае знакомым музыкантам, которые увлекались йогой и всем таинственным, они в один голос воскликнули: "Надо познакомиться с Шубенцовым!"

Шубенцов был художником, книжным иллюстратором, который всех удивлял своими экстрасенсорными и целительскими способностями. Полгода Левинсон ходил за ним, как привязанным, наблюдал за всем, что тот делает, слушал его объяснения - насколько они могли объяснить происходящее. Но важнее объяснений были результаты и те конкретные приёмы, которые к этим результатам приводили.

Потом Шубенцов исчез. Позже Юрий Михайлович узнал про то, что он эмигрировал в Америку, год или два бедствовал, а потом стал преуспевающим целителем, главой фирмы с миллионной годовой прибылью. Много лет спустя, Левинсон пошлёт ему свою книгу и Шубенцов позвонит с благодарностью и удивлением, что кто-то в России ещё его помнит.

Как не помнить! Шубенцов был его единственным учителем в этой странной сфере, в которой учитель и ученик оба должны быть достаточно странными, чтобы один мог поделиться знаниями с другим.

Теперь Левинсон мог усердно заняться самолечением. Теперь он знал, что и как нужно говорить организму. Знал, что если правильно сосредоточиться, то даже знаменитое "С каждым днём мне становится лучше и лучше" начинает работать не хуже фирменного лекарства. Даже лучше: ведь лекарства для его зрения просто не было. А если он чего пока не знал, то учился догадываться. И зрение возвращалось!

Через год он смог вернуться к своей диссертации, переделал её и представил к защите. Проверяли придирчиво, по науськиванию "доброжелателей" велено было представить все первичные материалы. Что ж, вот вам три огромных чемодана с бумагами - и никто не смог найти ни малейшего расхождения со сводными таблицами. ("У меня эпилиптоидный характер, я всё делаю досконально," - прокомментировал эту проверку после защиты доктор Левинсон.)

Спустя десять лет после прогноза о полной слепоте (помните? "через три года"), пришлось Юрию Михайловичу заехать в клинику, где ему когда-то пытались помочь. Все были поражены, просили разрешения снова провести обследование, а когда Левинсон отъезжал от клиники, то увидел прилипший к окнам персонал: никто не мог поверить, что он сам сидит за рулём.

...С Юрием Михайловичем Левинсоном я познакомился, ничего о нём не зная. Было это так. Несколько месяцев у моей жены ухудшалось самочувствие, болели руки и ноги, уже трудно было вставать с кровати. Мы ездили по лучшим диагностическим центрам, но определить болезнь никто не мог. В поликлинике предлагали дать инвалидность. Одна знакомая дала нам телефон, сомневаясь, правда, приедет ли врач на дом: обычно он принимал у себя. Но он приехал.

Когда он приехал, я про себя тихо охнул: кого же это мы позвали? Белого халата нет, руки мыть не стал. Сел боком на стул, на больную почти не смотрит, уставился куда-то вбок. Когда жена начала рассказывать ему, что с ней происходит, оборвал её, буркнул: "Да ладно, я и так всё знаю".

А потом он начал рассказывать ей о её прежних болезнях, обо всём её самочувствии. Оказалось, что и впрямь ему незачем было ни о чём расспрашивать. Потом стал править ей позвоночник, и было так больно, что я испугался, стал хватать врача за руки, а он отмахивался от меня и увещевал: "Да вы что? Не бойтесь. Я же доктор медицинских наук". Потом жена встала - и обнаружила, что привычных болей нет. Правда, Левинсон предупредил, что нужно ещё несколько сеансов. И вылечил её полностью.

Только гораздо позже я узнал, что Юрий Михайлович, будучи уже доктором наук, закончил курсы по психотерапии, изучил гипноз, мануальную терапию и прочие "смежные науки", которые были ему полезны в дополнение к тем необычным способностям, которые проявлялись у него всё более явно.

О целительстве он написал книгу, дал там свою рациональную модель: на чём могут быть основаны необычные способности "экстрасенса". Мистики никакой не признаёт. Признаёт только факты, что и естественно для врача. Некоторые факты он может объяснить, а некоторые нет. Когда результаты его работы похожи на чудо, очень радуется, но чудотворцем себя не считает.

Фокусы показывать не умеет. Когда жена, с которой они уже полтора десятка лет живут душа в душу, задерживается в магазине, Юрий Михайлович начинает беспокоиться. "Где же ваше ясновидение?" - спрашиваю я. "Вот, почему-то для других получается, а для себя нет," - пожимает он плечами. "А как же вы себе зрение восстановили?" - "Когда начинаешь, всё по-другому. Тогда и собой получалось заняться. А сейчас только другими."

А Вольфа Мессинга Левинсон до сих пор вспоминает с благодарностью. Ведь тогда он увидел, что возможно даже то, что казалось невозможным. И когда спастись можно было только через невозможное, он не побоялся выбрать этот путь.

(еженедельник "Алфавит" № 1 (8), январь 1999)