Свобода от борьбы за свободу
(средневековая легенда)

Сколько сил, сколько лучших своих сил отдал я тебе, неволя! Сколько лет - или столетий? - провел я в твоей угрюмой вселенной! Среди мрачных сырых стен, толщина которых неизвестна, быть может, никому, кроме меня. Обитатель тёмных подземелий, я привык видеть в темноте. Затворник скрипучих железных дверей, я научился успокаивать их визг, гнетущий душу и призывающий стражу. Я полюбил свои кандалы, потому что нельзя, не любя, столь нежно и незаметно подпилить их гладкие кольца, чтобы ни один человек не догадался об этом.

Мои надзиратели! Я жалел их всем сердцем. Они были всего лишь привилегированными узниками. Их крохотные преимущества были слишком ничтожной платой за утрату мечты о свободе, а мечтой этой обладали даже бессрочные арестанты. И стражи мои отзывались на жалость. Со мной они переставали быть зверьми и растерянно пытались вернуться к забытому по ненадобности человеческому обличию.

А тонкости тюремных традиций! Вполне можно было бы назначить меня главным церемониймейстером нашей уединённой цитадели. Ни одна мелочь внутренних отношений не ускользала от моего внимания. Для меня не было речи о справедливости и несправедливости, как для заносчивых новичков, пытающихся щегольнуть в тихом монастыре нашем привычками своей потусторонней жизни. Важно было одно: как принято, как установлено, как заведено. Ускользнуть из темницы законов и правил можно тогда лишь, когда знаешь их в совершенстве.

И вот я свободен. Я сумел бежать оттуда, откуда бежать невозможно. Мой побег был произведением искусства, подлинным и неповторимым. За мной даже нет погони. Здесь, среди этих живописных гор, где я могу найти и пищу в лесу и ночлег в пещере, сам воздух напоён дыханием свободы. Тропинка ведёт меня к хижине отшельника, уже показавшейся за поворотом. Этот мудрец, о котором я давно прослышан, будет первым, кому я смогу открыто сказать: "Я свободен!". От чего ты свободен, брат мой, спросит он меня. И я поведаю ему всё о своей неволе, которую я победил, потому что овладел ею.

Он стоит у порога, и его приветливое лицо обращено ко мне. Здравствуй, здравствуй, говорю я ему, я свободен! Здравствуй, брат мой, отвечает отшельник, заходи в мое убогое жилище. Поешь, отдохни и поведай мне, для чего ты свободен...

Юродство проповеди

"Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих" (1 Кор. 1,21).

Неумолимая, разящая фраза.

Значит, всё это: величие соборов, пышные одежды епископов, раскрашенные статуи католических храмов, мерцающие иконостасы православных и подчёркнутая простота протестантских - юродство?

Величественные книги, в которых прописных букв больше, чем строчных, многовековые теологические дискуссии, катехизисы и молитвенники, амвонное красноречие, свечи и образки - юродство?

Монашеские уставы, посты и обеты, церковные иерархии, разноречия символов веры, миссионерские организации, благотворительные общества - юродство?

Наши фантазии об аде и рае, разговоры о судьбе и чудесах, предположения о воле небес и загробной жизни - юродство?

Сама Библия, разнородная и противоречивая, само Евангелие, многозначное и настойчивое, - юродство?

И юродство - спасает?

Шаг за шагом ступаем мы в эти странные речи, необъяснимые дела, разноликие обстоятельства, которые словно притягивают к себе издёвки и насмешки. Шаг за шагом погружаемся мы в эти иорданские воды юродства, не зная точно наперёд, очистят ли они нас или поглотят. Шаг за шагом, оступаясь, поддерживая друг друга, мы идём и, не веря себе, начинаем однажды ощущать, что воды расступаются, и замечаем впереди светлый облик, и нет уже надобности в мудрости мудрецов и разуме разумных...

Рабобо и Улала

Рабобо работал день и ночь. И на каждого смотрел с подозрением: мешать ему будут или помогать. От мешачих прятался. С помогучими дружил. А потом появилась Улала. Никто ещё так не мешал Рабобо работать. Но он от неё не убежал, а наоборот: полюбил её и женился на ней. И всегда приговаривал: "Помешай мне работать, помешай!"

Говоруха-в-ухо

Всех одолевала Говоруха-в-ухо своими разговорами. Уши от неё прятали. Телефон ставили на автоответчик. Но однажды к Земле наклонился космический врач-великан: послушать, не кашляет ли планета. Увидела Говоруха такое громадное ухо - и прыг в него!.. А соседи подумали, что её забрала летающая тарелка.

Бесконечный эскалатор

Поехал Айн на эскалаторе, а тот не кончается. Стал Айн жить на нём. Привык, приспособился. Полюбил свой эскалатор. А тот едет то вверх, то вниз, то вбок сворачивает. Даже другие страны Айн повидал. Иногда со встречных коротеньких эскалаторов ему кричали: "Сойди, отдохни, куда едешь?" - "Наверное, в бесконечность," - отвечал Айн.

Костёр и пожар

Один богатый знакомый решил сделать Ване-Лапотку сюрприз ко дню рождения: прислал целую гору брёвен и досок, чтобы новый дом построить. А Ваня-Лапоток созвал гостей и устроил из этих брёвен и досок костёр всем на удивление. Никто такого большого костра не видал.

- Зачем же ты такое добро сжёг, а сам в старом доме жить остался? - спросили у Вани-Лапотка.

- А что? Построил бы я дом, а он от пожара сгорел бы, - ответил Ваня. - Лучше уж костёр, чем пожар.

- Но ведь и старый дом от пожара сгореть может.

- А что? Старый не так жалко.

Хорошо ли быть лаптем

- Неужели ты не стесняешься своего прозвища? - спросили Ваню-Лапотка.

- А что? Я им даже горжусь, - ответил Ваня.

- Чем же тут гордиться?

- Во-первых, лучше быть лаптем, чем самому облапошивать или вечно бояться, что тебя облапошат.

- А во-вторых?

- Во-вторых, всё-таки лучше быть маленьким лаптем, чем большим.

Неуклюжесть и вежливость

Шёл Ваня-Лапоток по лесу, по сторонам глазел. Попал ногой в кротовую норку, споткнулся и упал. Сел, почесал в затылке, потом приложил рот к норке и крикнул:

- Извини, друг, что норку твою разворошил! Не хотел тебя обидеть!

Встал, отряхнул землю с губ и пошёл дальше. И пробормотал на ходу:

- А что? Из спотыкающегося недотёпы стал вежливым человеком.

Дырявый мешок

Нёс Ваня-Лапоток набитый чем-то мешок, а навстречу ему любопытный знакомый.

- Куда идёшь? - спрашивает. - А что это в мешке у тебя? Где раздобыл?..

Поставил Ваня-Лапоток мешок на землю и стал его внимательно осматривать.

- Что случилось? - спрашивает знакомый. - Что ты на своём мешке ищешь?

- Эх! - вздохнул Ваня-Лапоток. - Купил мешок хороших вопросов, так он с дыркой, наверное: вот и гляжу, где она. А то вопросы посыпались. Да и больно мелкие они оказались, хоть обратно неси!..

Заколоченная дверь

Приятели Вани-Лапотка решили подшутить над ним и ночью заколотили дверь в его дом. Утром, спрятавшись неподалёку, они стали поджидать - как он будет выбираться. Но Ваня-Лапоток не показывался.

К вечеру шутники не выдержали, повыдёргивали гвозди и вошли в дом. Как ни в чём не бывало, Ваня-Лапоток позвал их пить чай.

- Ты на нас не обиделся? - спросил один из приятелей.

- А что обижаться? Я об этом и не думал.

- Значит, понял, что это шутка? - спросил другой.

- А что, разве шутка? - пожал плечами Ваня. - Я об этом и не думал.

- Так о чём же ты думал? - удивился третий.

- Думал, что вытаскивать гвозди лучше с той стороны, откуда их забили.

Подготовка

Ложась спать, Ваня-Лапоток говорил: "Я умер". Когда просыпался, говорил: "Я воскрес".

У него спросили:

- Неужели ты так старательно готовишься к смерти?

- А что, разве у кого-нибудь не получалось умереть? - спросил он в ответ. - Я готовлюсь к воскресению.

Сколько подавать нищим

Знакомый заметил, как Ваня-Лапоток просит подаяния. Некоторое время спустя, он увидел, как Ваня-Лапоток сам подаёт милостыню.

- Как это понять? - удивился он.

- Да вот, хотелось узнать, сколько получает нищий. Если много - можно подавать поменьше, а если мало - побольше.

- Ну, и что оказалось?

- Теперь я думаю, что каждый, кто жалеет денег на милостыню, должен попробовать просить её сам.

Кто настоящий

Ваня-Лапоток купил себе новую одежду для путешествий: рубашку и куртку с множеством карманов, прочные удобные брюки, надёжные сапоги. Нарядился и отправился в лес. По дороге встретил двух приятелей. Они в один голос сказали:

- О, да ты настоящий путешественник!

По лесу Ваня бродил до темноты. Возвращаясь, он сбился с пути и упал с обрыва в глубокий овраг. Там он застрял в кустах с большими острыми шипами - да так, что сначала не мог шевельнуться. Но когда неподалёку завыли волки, Ваня изловчился вылезти из куртки и штанов, которые накрепко были пришпилены шипами. Шипы воткнулись даже в сапоги, которые тоже пришлось оставить в кустарнике. Босой, исцарапанный, в изодранных остатках одежды, Ваня добрался домой только под утро.

Когда он днём вышел из дома в старой одежде, то снова встретил тех же приятелей.

- Что такое? Где же настоящий путешественник? - усмехнулся один из них.

Тогда Ваня-Лапоток повёл их в лес к оврагу и показал на кустарник, где его походная одежда висела на шипах, напоминая фигуру человека.

- Вон там тот, кого считаете настоящим вы, - сказал он.

Потом ткнул себя в грудь:

- А здесь тот, кого считаю настоящим я.

Ответ на самый важный вопрос

Однажды Ваня-Лапоток пришёл среди многих на беседу с учителем жизни. Тот отвечал на любые вопросы своих слушателей. После беседы Ваня подошёл к нему с двумя конвертами и сказал:

- Вот в этом конверте лежит записка с самым важным для меня вопросом. Вы не могли бы написать ответ, положить в другой конверт и запечатать его?

Мудрец невозмутимо выполнил просьбу. Но когда Ваня-Лапоток, поблагодарив, взял конверт и спрятал в карман, он не выдержал и поинтересовался:

- Когда же ты думаешь прочесть ответ?

- А что? Я хотел получить ответ на самый важный вопрос - и получил. Зачем же его читать?

Страхолюдная пещера

Луна-парк объявил конкурс на самый страшный аттракцион. Победил Ваня-Лапоток. Из его "Страхолюдной пещеры" (так назывался аттракцион) даже самые бойкие забияки выходили перепуганными, так там было темно и страшно.

- Что же ты там такое устроил? - спросил Ваню приятель. - Я даже побоялся туда идти.

- Я тоже, - признался Ваня-Лапоток. - Хотя я-то знаю, что там ничего и никого нет, кроме тех, кто туда заходит. Ведь никто человека сильнее не испугает, чем другие люди.

Сон об усилиях милосердия

Комната, куда я вошёл, была заставлена шкафами и столами, но в ней не было ни дивана, ни кровати. Посреди комнаты лежало расшитое покрывало, а на нём страдало существо. Что за существо, откуда оно взялось - это мне было неизвестно. То ли с летающей тарелки, то ли из другого измерения. Существо было тонким и полупрозрачным. Оно мерцало перламутровым светом, и ему было плохо. Заметив меня, существо замерцало немного ярче, но чувствовалось, что из него уходят последние силы.

Помочь мерцающему существу никто, кроме меня, не мог: мы были одни в комнате, в доме, а может быть, и в городе. Я рылся в шкафах, находил еду и лекарства, пытался укутать существо одеялами, чтобы его согреть, но всё это было не то. По мерцанию я понимал: не то, - но не мог понять, что же нужно. В доме стояла тишина, улица была пустынна, на чью-то ещё помощь рассчитывать было невозможно. Я притащил таз с водой для увлажнения воздуха, ставил пластинку с музыкой, включал вентилятор, калорифер, ионизатор, задергивал шторы, но всё это было не нужно.

Перепробовав всё, что мог придумать, я сел рядом. Может, его погладить? Я протянул руку, но почувствовал острые покалывания электрических разрядов. Это не была оборона: существо глядело на меня с надеждой и мольбой. А я ничем помочь не мог.

Мной овладело отчаяние.

Я склонился к мерцающему существу - и вдруг заметил, что словно отражаюсь в нем, в его груди: там виднелась моя крошечная фигурка, оцепеневшая в отчаянии. Но вот эта фигурка шевельнулась, встала, взглянула на меня, сидевшего неподвижно, и поманила меня к себе...

И я понял. Это существо просто ждёт меня, моего внутреннего внимания, моей любви - а я пытаюсь отделаться от него какими-то предметами. "Вот я здесь, с тобой", - подумал я, и тёплая волна нахлынула на меня. Существу становилось всё лучше и лучше, а мне - радостнее и светлее. Я заметил, что тело моё стало прозрачнее, и в груди виднелась крошечная фигурка мерцающего существа.

Мы поели, весело перекидываясь мыслями, и выбежали из дома на улицу, которая неожиданно оказалась оживлённой и многолюдной.

Сон про магазин дружб

В зале было на удивление пусто. Никакой очереди нуждающихся в дружбе. Длинными рядами тянулись стойки, на которых, как пальто или костюмы, болтались на вешалках бумажные фигуры в человеческий рост. Лицом каждой фигуры была большая фотография, а вся остальная поверхность была покрыта текстом. Фигуры слегка колебались под медленными потолочными вентиляторами, рождая ощущение безмолвной терпеливой толпы, ожидающей невесть чего.

- Чего изволите?

Это был длинный отутюженный продавец. Лицо его выражало полнейшее равнодушие, а полусогнутая поза - величайшую угодливость. Целлулоидные глаза обежали меня с ног до головы, и продавец понимающе кивнул. Бесшумным скользящим шагом он подплыл к одной из стоек, выбрал несколько вешалок с фигурами и направился к плюшевой шторе, изогнувшись на мгновение в мою сторону:

- Пожалуйте в примерочную.

В комнатке за шторой не было зеркала, зато стояло кресло, в которое я был незамедлительно усажен. Продавец вывесил на дальней стенке одну из фигур. Лицо было приятное. Надписей было много, но я мог прочесть только две верхних, наиболее крупных: "НАДЁЖЕН" и "ОСТРОУМЕН". Продавец пододвинул мне поднос с биноклями. На каждом бинокле был указан срок: "Через 2 года"; "Через 5 лет"; "Через 10 лет"... Чем больше был срок, тем более мелкие надписи мог я различить на фигуре. Это означало, видимо, что через пять лет я пойму ранимость своего друга, а через десять - его внутреннюю сосредоточенность.

Когда я перебрал все бинокли, продавец подскочил к фигуре и перевернул её на другую сторону, где лицо было искажено гневом, а надписи были сделаны на мрачном фоне, отчего различить их было гораздо труднее. Здесь были обозначены отрицательные качества предлагаемого друга.

Видя, что я не проявляю энтузиазма, продавец заменил фигуру на другую, потом на третью. Замешательство моё становилось всё сильнее. "Извините", - пожав плечами, произнёс продавец, вынул из кармана трубочку с аэрозолем и брызнул мне в лицо. Я почувствовал, что всё во мне замерло, тело стало плоским, лицо застыло... Продавец подхватил меня, прицепил на свободную вешалку и понёс в зал.

Сон про энциклопедию чувств

"Распишитесь за бандероль", - сказал почтальон, подлетев к моему открытому окну и трепеща голубыми крыльями. Едва я дотронулся до протянутой тетради с квитанциями, как моя подпись замерцала сиреневым светом в нужном месте. "Мерси!" - улыбнулся мне почтальон и растворился в поднебесье. На подоконнике лежала коробка, перевязанная, как торт, золотистой лентой с бантом.

В коробке я обнаружил толстую книгу в прозрачной суперобложке, сквозь которую просвечивало: "ВСЕОБЩАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ЧУВСТВ". Книга возбуждающе пахла типографской новизной, и я тут же пустился листать глянцевые страницы. Тексты были энциклопедически скучны. Среди бесчисленных описаний паталогических отклонений трудно было отыскать нормальные человеческие ситуации, а тем более те из них, которые разрешали бы мои собственные проблемы. Курсивом мелькали тут и там слова "нельзя" и "надо".

Вместо иллюстраций на полях энциклопедии были пропечатаны какие-то светло-серые кружочки. Наугад я коснулся одного из них пальцем. И - отшвырнул книгу... Тяжелыми шагами мерял я комнату, переполненный раздражением. Как этот тип, с которым связывали меня нерасторжимые житейские узы, мне надоел! Как он отравлял мою жизнь каждым своим словом, каждым поступком, самим своим видом. Он отнимал у меня последние силы, и не было никакой возможности поставить его на место, показать ему всё его ничтожество и низость. Странно только, что я никак не могу вспомнить его имя, не могу даже восстановить его ненавистный облик... Мне под руку снова попалась энциклопедия, и я с силой её захлопнул. Тут же наступило успокоение, и я понял, что иллюстрация закончилась.

Не рискуя прикоснуться к другим кружочкам, я открыл энциклопедию в том месте, где её страницы меняли цвет. Как было видно по обрезу, примерно четверть тома составляли в конце бежевые страницы. На первой из них было написано: "Мир моих чувств". Чуть пониже виднелся белый кружок. Я потёр его пальцем, но ничего нового не почувствовал, только кружок стал светло-серым, а рядом с ним на странице появилось моё имя.

Бежевые страницы были пусты. По ним были разбросаны лишь белые кружки, но я уже начал понимать, в чём дело. Я дотрагивался пальцем до очередного кружка, он наполнялся светлосерым цветом (или даже светом), а рядом возникал текст. Этот текст я читал запоем! Здесь говорилось о самых близких мне людях и о тех, кто мог стать мне близок, о моих радостях и печалях, обо всём том, что наполняло моё сердце и беспокоило мой ум. Здесь не было слов "нельзя" и "надо", а вопросительных знаков и многоточий было куда больше, чем обычных точек. Но без этой книги я уже не мог обойтись.

Сон про бодрствование

...И я проснулся. То есть... как бы это выразить?..

Конечно, я знал, что сплю. Твердо помнил, как лёг, утомлённый житейской чехардой, утонул сознанием в снимающей напряжение темноте, а теперь обнаружил себя во сне, и всё же...

Не было в этом сне ничего сонного. Словно я проснулся ранним утром, отдохнувший и выспавшийся, и собираюсь заняться самым важным делом. Нет, словно я уже занят чем-то главным, и дело это наполняет меня вдохновением и отвагой.

Сплю? Да, сплю, и вот вижу даже себя спящего, а рядом спящую жену мою, любимую и родную, которая тоже видит свой сон, и я знаю, что могу заглянуть в него, войти, но не буду этого делать, потому что зачем нам эти фокусы, мы и без этого вместе. Могу зайти в смутные сны моих мальчишек - и того, что спит здесь за стеной, вот он, и того, что на другом конце города, и он рядом. И всё же не буду беспокоить их сны. Не буду, пользуясь внезапной силой, заглядывать в путешествия по сновидениям моей дочки и в озабоченные сны моей мамы... С меня достаточно, что все мои любимые рядом со мной, где бы они ни были.

Главное дело, главное дело!.. Но ведь и любимые мои - главное моё дело. И я гляжу наверх, шепча имена моих любимых, главных моих дел, и встречаю тот Взгляд, которого искал. И золотая искра, посланная Взглядом, касается каждого из них и обращается в золотистое облачко, окутывая, охраняя и укрепляя.

И главное дело продолжается дальше. Как хорошо этим ранним певучим утром, подаренным мне среди сна. Среди сна, вложенного в жизнь, но вынутого из времени. Ещё не расстаётся со мной Взгляд, и волны жизни идут от него к моему взгляду. И обновлённым, оживлённым сердцем я вглядываюсь в свои дни, прошлые и будущие, и отделяю в них смысл от сонной бессмысленности. И связываю светлыми нитями дни свои с днями моих любимых, с днями моей земли, с днями моего человеческого рода...